Болит зуб в армии

По прошествии многих лет многое из того что происходило в армии воспринимается с улыбкой. Некоторые эпизоды армейской жизни, даже несмотря на трагизм происходящего, и вовсе невозможно вспоминать без смеха.

Эта история началась с того, что где-то в конце октября у меня из зуба вывалилась пломба. Потом зуб начал болеть. Сначала слабенько, затем все сильнее и сильнее. Не спасали уже ни полоскание водой, ни соль. Стоматолог в части был, но в 13 километрах от нас и принимал только раз в неделю два часа и не факт, что ты попадешь к нему на прием. Возить же душару туда-сюда никто не будет. На все вопросы во времена Советской Армии существовал один ответ: солдат обязан стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы. Зубная боль как раз к таковым и относилась.

Где-то за неделю до наступления нового года боль в зубе стал невыносимой. Помощь пришла со стороны сослуживцев, которые начали наперебой предлагать свои рецепты избавления от зубной боли.
Первый предложил вырвать зуб плоскогубцами. Второй – уничтожить зубной нерв кислотой из аккумулятора.
— Берешь спичку, опускаешь в кислоту и затем спичкой надо в дупло зуба попасть, нерв и погибнет.
— А если промажу?
— Ну, десну сожжешь…
Этот способ, равно как и вариант с плоскогубцами был отвергнут.

Третий вариант был более гуманен: надо было выдернуть центральную клемму из двигателя автомобиля, наложить ее на больной зуб и затем крутануть ручной стартер. Заверили – не опасно, максимум 36 вольт. Вариантов больше не было, зуб продолжал болеть аццки.

Кабинетом стоматолога послужил дивизионный гараж, а зубоврачебным креслом автомобиль ЗиЛ-157. Я послушно положил клемму на зуб. Один человек, выполнявший роль главного стоматолога, взялся за кривой стартер. Еще двое стояли рядом со мной, они исполняли роли санитаров, и были готовы прийти мне на помощь, если вдруг лечение пойдет по незапланированному сценарию. Поворот ручки, я чувствую сильный удар по зубу и слетаю с капота автомобиля.

— Болит? – спрашивают меня. Прислушиваюсь к своим ощущениям: — Болит, отвечаю.

Повторяем процедуру. И так три раза подряд. После этих экзекуций в голове моей гудело как после мощного нокдауна, а внутри зуба что-то вибрировало с неимоверной частотой. Но что удивительно – боль ушла.

Вибрировал зуб еще три дня и после этого я о нем забыл.

Через какое-то время подошел ко мне казах Толеубеков. Лицо его выражало крайнюю степень страдания. Судя по тому, что одной рукой держался за щеку, у него с неимоверной силой болел зуб.

— Как ты зуб лечил, расскажи, — спросил он.
Я с готовностью поделился им методами лечения своего зуба.
— А другие способы есть?

Рассказал про плоскогубцы и кислоту. Казах поморщил лоб, сказал спасибо и куда-то ушел. Как, оказалось, пошел он советоваться с земляками. Те видимо и посоветовали ему, что в гараж можно не ходить, а необходимый электроток есть в полевом телефоне. Сказано-сделано. Отсоединили полевой телефон, который стоял на тумбочке дневального, накинули проводки на больной зуб. Для верности, обернули его проводам и слегка затянули – чтобы те не слетали. После этого один из земляков Толеубекова взялся за ручку и крутанул что было силы…

В этом месте следует сделать небольшое отступление и объяснить читателю, что полевой армейский телефон дает на выходе порядка 80 вольт. Говорят, что его иногда даже применяют для пыток военнопленных. Убить не убьет, но трясти будет не по-деццки. Что, собственно говоря, и произошло с Толеубековым: все его конечности затряслись в бешеной пляске, одна лишь голова с широко открытым ртом и торчащими из него проводками оставалось неподвижной, будто ее зафиксировали тисками. Товарищ Толеубекова, что заведовал ручкой, с широко открытыми глазами смотрел на эту бешеную пляску и еще несколько секунд, ничего не понимая, продолжал крутить ручку телефона чисто автоматически. Когда ток перестал поступать на зуб казаха, его пляс прекратился, а он сам обессиленный рухнул на колени.

— Болит? – участливо спросили его. Он лишь беззвучно помотал головой и начал выдирать из своего рта провода.

Самое удивительное началось после этого. Уж не знаю, что там произошло с рядовым Телоубековым вследствие действия электротока, но следующие три дня он ходил с открытым ртом, из которого почти непрерывным потоком лились слюни. По этой причине он почти ничего не ел, и ходил все это время с миской у подбородка, часа за три набегала полная, с опупком…
Не балуйтесь с липиздричеством!

      Через минуту моего торчания в дверях, оно повернулось ко мне. На меня повеяло ужасом доисторических времен. Видимо, эти существа муировали в процессе эволюции — динозавры, потом хищники самых отвратительных пород, а из тех уже вылупились потомственные убийцы, гангстеры и особая порода врачей. По косвенным признаком я понял — это самка.
  
    «Чё припёрся! Ходят тут. Пришли служить в армию, а они сачкуют как могут. По виду же видно, что здоровый. Ну, и чё у тебя болит!?». «Да вот, зуб нижний слева». «Покажи»- вопросил трескучий голосок и она направилась ко мне, стоящему в дверях. Я открыл рот и показал. «Да ничё у тебя не болит! Зуб здоровый. Во мошенники! Лишь бы не служить. Увольнительную взял погулять!». «Говорю же — болит» — настаивал я — «Уже который день!».
     «Болит, говоришь…а ну иди сюда и садись в кресло» — недружелюбно, сверкнув злыми зелёными глазками, позвала она.
     Я уже не хотел лечить ничего, но слабый луч надежды повёл и посадил в зубоврачебное кресло, заставил открыть рот и показать больной зуб.
     Зуб жертвы был внимательно осмотрен. Соседний тоже и последовало заключение: «Да не болит он у тебя и болеть не может. Здоровый он! Болит у тебя зуб рядом. Он плохой, вот и отдает на соседний. Щас корни удалю!».
   
          Ну как тут спорить!? Да и увольнительную оправдывать надо — «Ладно, лечите!». Зажужжала машина на ременной передаче жутким звуком со сверлом, имевшего огромный наконечник, выточенный мастерами каменного века и вмиг достигла дна зуба. Я неистово орал и дёргался, но свирепая морда ящура страшно ругалась и делала свое жуткое дело. Нервы были выдернуты, зуб замазан, а я выгнан из кабинета с отметкой на увольнительной, которая была выброшена мне за дверь с матерной руганью.
     Иду в часть…зуб как болел, так и болит — терпежу нет, только теперь уже болит ещё больше. Решил терпеть — вдруг ящер был прав и это пройдет.

     Прошла ещё одна бессонная ночь, а наутро, после зарядки и завтрака, который я не мог есть от боли и слёз, текущих самих по себе, я сбежал из части и двинул в сторону центра города искать другую, нормальную поликлинику с другими врачами. Вся надежда была на интуицию. Шёл очень быстро, что не могло остаться незамеченным патрульными командами. Я почти бежал, не замечая окриков и команд патрулей. Те припустили за мной. Вскоре  к ним присоединилась ещё одна патрульная команда. Окриков прибавилось. Я перестал соблюдать видимость беспечного гуляки и пустился бежать, продолжая поворачивать голову и искать поликлинику. Через квартал третий патруль сел мне на хвост. Я уверенно бежал по главной улице военного городка ведомый таинственной рукой к своему исцелению в сопровождении дружно орущей толпы из военных на хвосте.

          На моём пути возникла клумбы с тюльпанами. Подумав, что, наверняка, моим врачом будет женщина, не стал огибать клумбу, а забежал на её середину, на ходу сгреб охапку цветов и прибавил ходу.

        Здесь нужно отметить то, что служил я в элитном подразделении КГБ, которое занималось охраной мозгового центра ядерного щита СССР — Капустина Яра. Наш отдельный особый взвод знали и не любили все остальные представители рода войск человеческих, а особенно «пушкари-ракетчики» из которых и набирались патрульные группы.
          Патруль нашего взвода обладал высокими полномочиями — например, старший патруля, будучи даже ефрейтором, мог остановить полковника и попросить его предоставить документы и вещи для осмотра. Это обстоятельство страшно раздражало офицеров всех уровней, особенно на отдаленных территориях. Вот везёт себе полковник по степи на грузовичке полный кузов арбузов, а тут краснопогонный патруль (синие носить было нельзя — маскировка). Автоматы наперевес — предъявите документы, разрешения, маршрутный лист и т.д. с последующей конфискацией. Вот и не любили.

          Интуиция с ведущей рукой меня не подвела, и через пару домов я распознал среди ряда домов поликлинику. Как убрать хвост!? Решил сманеврировать и нырнул вправо, обежав поликлинику с тыла. Быстро перепрыгнул через забор, за которым густо росла сирень и через два прыжка оказался на подоконнике приоткрытого окна первого этажа. Спрыгнул на пол и оказался в коридоре рядом с регистратурой. Рука интуиции повела меня на второй этаж и безошибочно подвела к нужной двери.

          Перед ней в ожидании сидел какой-то капитан. Не раздумывая, я сходу зашёл в кабинет и увидел молодую и очень красивую девушку врача, обслуживающую какого-то майора. Не теряя времени, пришлось объяснить обстановку и выразить надежду, что меня не оставят в бедах и болях. Она заулыбалась и приняв цветы, попросила подождать у двери и не выходить в коридор.

          Майору закончили процедуру. Он встал, отечески улыбнулся, сказал что-то ободряющее и вышел из кабинета, а за ним и врач, поговорить с ожидающим очереди капитаном. Вскоре она вернулась, усадила в кресло, осмотрела, удивилась нерадивости предыдущего врача, напрочь вылечившего мне здоровый зуб, и принялась лечить больной. Всё было сделано аккуратно и быстро. Я сердечно поблагодарил спасительницу и повернулся к двери, чтобы выйти, но она меня остановила и сказала, что видела через окно множество патрулей и выразила опасение за мою свободу. На некоторое время она замешкалась, зашла в другую комнату, вынесла мне офицерский мундир с фуражкой и попросила вернуть это каким угодно способом.

          Фуражка оказалась мала, так же как и брюки. Пришлось их оставить, а китель с рубашкой подошел, хотя и с трудом. Солдатская верхняя роба была снята и уложена в полиэтиленовый пакет. И вот — в коридор выходит лейтенант. Капитан сидел тихо, удивления не выказал. То ли зуб у него болел и было не до меня, то ли привык ничему не удивляться в армейской жизни. Мало ли чего бывает… Не суй нос куда не следует, а то ещё по нему и получить можно.

          Патрули прочесывали кабинет за кабинетом, а я уверенной походкой офицера, шагающего в солдатских штанах и сапогах, двинулся к выходу, отвечая на отдание чести от рядового состава патрулей кивком головы.
          Так бодрым шагом и прибыл в расположение своего взвода, предварительно оставив лейтенантский китель в художественной мастерской, расположенной за пределами взвода, где я работал над бесконечными графиками, чертежами, оформлением стендов, лозунгов и машин к праздникам на первое-девятое мая и двадцать третьему февраля.
          А на месте никто меня не кинулся искать — мало ли где засел? Найдется. Вот и нашёлся.